Последние дни Помпеи - Страница 26

— Поднимите тело и удостоверьте, кто убийца! — сказал Арбак.

Велико было благочестивое негодование и ужас собравшихся, когда они узнали в безжизненном трупе жреца почитаемой Изиды, но еще сильнее было удивление, когда в обвиняемом узнали блестящего афинянина.

— Главк! — сказали в один голос в толпе. — Может ли это быть?

Какой-то центурион, начальник стражи, с своей военной важностью, выступил вперед и закричал:

— Что это? кровопролитие? Кто убийца?

Народ указал на Главка.

— Этот? Ну, клянусь Марсом, вид у него, как будто он убитый, а не убийца! Кто его обвиняет?

— Я! — ответил Арбак, гордо выпрямляясь; при этот драгоценные камни, украшавшие его одежду, сверкнули и бросились в глаза центуриону, убеждая его в почтенности обвинявшего.

— Извини, твое имя?

— Арбак, в Помпее довольно известное имя, смею думать. Я шел через рощу и видел, как жрец и Главк оживленно о чем-то между собой говорили; неуверенная поступь афинянина, его резкие движения и громкий голос обратили на себя мое внимание: он показался мне пьяным или сумасшедшим. Вдруг я увидел, как он выхватил свой стилет, — я бросился, но было уже поздно, чтобы предотвратить удар. Два раза пронзил он свою жертву и, когда наклонился над упавшим, я ударил его, возмущенный всем виденным.

— Он открывает глаза, губы шевелятся, — сказал центурион. — Скажи-ка, пленник, что можешь ты ответить на это обвинение?

— Обвинение? Ха-ха-ха! Я говорю вам, что это было превесело, когда колдунья напустила на меня свою змею! Что же я мог сделать?… По я ведь болен, очень болен: огненный язык змеи ужалил меня!.. Положите меня в постель, пошлите за доктором. О, будьте милосердны — я горю! Мозг и ноги горят у меня! — И с раздирающим душу стоном несчастный опустился на руки окружавших его людей.

— Он сумасшедший, — с состраданием сказал центурион. — И в своем сумасшедшем бреду он, верно, и убил жреца. Видел его сегодня кто-нибудь из вас?

— Я, — сказал один из присутствующих. — Сегодня утром он проходил мимо моей лавки и заговорил со мною; вид у него был такой здоровый, как и всегда.

— А я видел его с час тому назад, — сказал другой. — Он шатался, идя по улице, и что-то бормотал про себя, точно так, как его описывает египтянин.

— Это подтверждает показание; должно быть верно… Во всяком случае, грека следует отвести к претору. А жаль! такой молодой и такой богатый!.. Но преступленье неслыханное: жрец Изиды, в своем священном одеянии убит, да еще у подножия нашего древнейшего храма!

— В тюрьму его! Прочь его! — закричали в толпе, и из-за шума народа вдруг раздался чей-то звонкий голос:

— Вот и не нужно будет теперь губить гладиатора для диких зверей!

Это была молодая девушка, которая уговаривала Медона попросить сына выступить против тигра на предстоящем празднике в амфитеатре.

— Да, да, теперь будет пища для зверей! — закричали многие из толпы, совершенно утратившей всякое сострадание к несчастному обвиняемому. Его молодость и красота делали его еще более подходящим для арены.

— Принесите какие-нибудь доски или носилки, если есть под рукою: нельзя же тащить жреца, как какого-нибудь гладиатора, убитого на арене, — сказал Арбак.

Несколько человек удалились за носилками, а близстоявшие положили тело Апесида с набожным страхом на землю, лицом кверху. В эту минуту какая-то высокая, сильная фигура пробралась сквозь густую толпу народа и христианин Олинф остановился против египтянина. Но глаза его сначала обратились с невыразимою скорбью и ужасом на окровавленную грудь и обращенное к небо лицо, сохранявшее еще следы насильственной смерти.

— Убили! Рвение твое довело тебя до этого! Может быть, они узнали твое благородное намерение и поспешили убить тебя, боясь своего разоблачения?

Тут он поднял голову и, остановив на египтянине долгий, пронизывающий взгляд, протянул руку и сказал глубоким, громким голосом:

— Над этой юной жертвой совершено убийство. Кто убийца? Отвечай мне, египтянин, потому что я думаю, что это — твое дело!

При этом брошенном ему прямо в глаза обвинении, Арбак изменился в лице, но только на секунду; в следующий же момент черты его приняли выражение негодования и он гордо заявил:

— Я знаю дерзкого, который меня обвиняет, и знаю также, что побуждает его к этому. Мужи и граждане! этот человек — назарянин и притом самый вредный изо всей шайки, что же удивительного, что он в своей злости даже египтянина обвиняет в убийстве египетского жреца!

— Это верно, верно! я знаю эту собаку! — закричало несколько голосов. — Это Олинф, христианин, или, вернее, безбожник, потому что он отрицает богов!

— Успокойтесь, братья мои, и выслушайте меня! — с достоинством начал Олинф. — Этот убитый жрец перед смертию принял христианство. Он открыл мне волшебные фокусы египтянина и обманы, совершаемые жрецами в храме Изиды, и собирался вывести все это на чистую воду, во всеуслышание. В самом деле, кто стал бы преследовать его, этого безобидного иноземца, не имевшего врагов? Кто стал бы проливать его кровь, если не один из тех, которые боялись, что он выступит против них? А кто должен был более всего бояться его разоблачении? Арбак, египтянин!

— Вы слышите, вы слышите: он порочит жрецов! Спросите еще, верит ли он в Изиду?

— Верю ли я идолу? — смело сказал Олинф, и на ропот, пробежавший в толпе, безбоязненно продолжал:- Отойдите вы, ослепленные! Это тело принадлежит нам, последователям Христа, и нам подобает отдать ему, как христианину, последний долг. Я требую этот прах во имя Великого Творца, Который призвал его дух.