Последние дни Помпеи - Страница 8

— А что там у тебя нарисовано? — спросил Главк. — Я все еще не видал твою кухню, хотя уже не раз испробовал ее превосходных произведений.

— Повар там изображен у меня, мой афинянин, повар, приносящий трофеи своего искусства на алтарь Весты; а подальше — на вертеле угорь, с натуры писано; все так живо, просто руками взять хочется! Замечательная фантазия!

В эту минуту рабы внесли поднос с закусками: чудесные фиги, свежие, осыпанные снегом травы, анчоусы и яйца; в промежутках стояли маленькие кубки с разведенным вином, к которому примешано было немного меду. Как только все это поставили на стол, хорошенькие молоденькие рабы, пажи, подали каждому гостю серебряный тазик с благовонной водой и полотенце, обшитое красной бахромой. После этого Главк почтительно склонился перед изображением Бахуса и произнес:

— О Бахус, будь к нам благосклонен!

Гости повторили это за ним и, совершив обычное возлияние, т. е. брызнув вином на стол, принялись за предстоявшее им занятие. За первыми закусками последовали более питательные кушанья, аппетитные колбасы, жаркое дикой свиньи и т. п., при чем подавалось старое хиосское вино, как о том свидетельствовали ярлыки на бутылках.

— Когда будет у нас ближайший бой гладиаторов? — спросил Клодий, который хотя усердно жевал, но не забывал о возможности выиграть пари при этом случае.

— Он назначен на 23-е августа, — ответил Панза, — и у нас есть для этого боя прекрасный молодой лев.

— А противника для него, как я слышал, еще нет? — сказал сенатор.

— К сожалению, нет, — ответил Панза.

— Это очень жаль, — заметил Клодий, — и собственно несправедливо, что закон нам не позволяет в таком случае поставить одного из наших рабов.

— Действительно, совершенно несправедливо, — сказал Лепид, — рабы ведь наша собственность.

— Я допускаю эти дикие игры, — сказал Главк, которому его любимый раб только что возложил на голову свежий венок, — только, когда зверь со зверем борется; но когда человек, такое же существо, как и мы, безжалостно выпускается на арену и звери разрывают его на части, то уж слишком сильно действует! Меня тошнит, я задыхаюсь; мне не терпится — так бы и бросился ему на помощь! Дикие крики толпы мне кажутся ужаснее, чем голоса фурий, гнавшихся за Орестом. Поэтому меня радует, что не предвидится вероятности для этого кровавого зрелища на нашем ближайшем празднике!

Панза пожал плечами, слегка запротестовали присутствующие, а старый воин Бестий заметил:

— Я не разделяю этого мнения. Люди так охотно смотрят на подобную жестокую борьбу человека с диким зверем, что я не лишал бы их подобного удовольствия.

Главк готов был вскипеть и возразить, но удержался, тотчас вспомнив, что он, как хозяин, обязан вежливостью по отношению к гостям и заметил, стараясь быть любезным:

— Да, конечно, вы, итальянцы, привычны к подобного рода зрелищам; мы, греки, мягче. О, гений Пиндара, божественные уста которого воспевали настоящие, греческие игры, — игры, где человек с человеком состязался и где победа была пополам с печалью!

— А козочка-то действительно вкусная, — заметил Диомед, желая, как светский человек, отвести разговор от щекотливого вопроса. Он с удовольствием следил за рабом, который мастерски, в такт музыке, доносившейся из сада, резал жаркое. С удовлетворенным видом знатока пробовал он отрезанный ему кусок. — Твой повар, разумеется, из Сицилии? — спросил он хозяина.

— Да, из Сиракуз.

После некоторого молчания заговорил сенатор, обращаясь к эдилу:

— Кажется, теперь Изида самое любимое божество в Помпее?

— Это уже давно, — возразил Панза, — но с некоторых пор она особенно превозносится всеми: статуя ее изрекает необычайные предсказания. Я не суеверен, но должен сознаться, что она в моей служебной деятельности не раз меня поддерживала своими советами.

— Да, и меня также, в моих торговых делах, — вставил Диомед.

— При этом как благочестивы ее жрецы! — продолжал Панза, — совсем не то, что наши надменные служители Юпитера и Фортуны! Они ходят босые, не едят мяса и большую часть ночи проводят в молитве.

— Говорят, что египтянин Арбак сообщил жрецам Изиды необыкновенные тайны, — заметил Клодий. — Он хвалится своим происхождением из царского рода и утверждает, что владеет неоцененными знаниями, сохранившимися от глубокой старины.

— Не будь он так богат, — сказал Панза, — то я бы в один прекрасный день мог сделать обыск, чтобы узнать, что это за колдовство, которое ему приписывает молва. И он не остался бы ни одного лишнего дня тогда в Помпее! Но богатый человек!.. Обязанность эдила охранять богачей. Да, а что думаете вы, — продолжал он после некоторой паузы, — об новой секте, которая здесь в Помпее недавно свила себе гнездо? Я разумею этих почитателей еврейского Бога, которого они называют Христом.

— Сумасшедшие мечтатели, ничего более, — сказал Клодий. — Между ними нет ни одного состоятельного человека, все темный, низкий народ.

— Но, однако, они отрицают богов, — воскликнул Панза с некоторым возбуждением. — Попадись мне хоть один из этих назарян, плохо ему придется!

— А вашему льву хорошо бы! — сказал воин, громко смеясь своей мнимой шутке и насмешливо взглянув на Главка.

Второе кушанье было окончено, гости откинулись на подушки и некоторое время молча прислушивались к музыке. Затем принесли разные фрукты, сладости и всевозможное печенье. Слуги, которые разливали до сих пор гостям вино, теперь поставили на стол бутылки, где на ярлыках был обозначен сорт вина. Саллюстий и Лепид играли в чет и нечет, а Клодий пытался заманить Главка игрой в кости, но напрасно. Тогда он схватил хрустальный сосуд, ручка которого, украшенная драгоценными камнями, имела излюбленную в Помпее форму переплетающихся змей, и воскликнул: